1-2
Один из самых захватывающих моментов моей деятельности по части пополнения собрания княгини Тенишевой настал, когда в феврале 1897 г. произошла в Париже распродажа наследия братьев Гонкуров1. Это был действительно “un evenement bien parisien”2. Я помнил, как Д. В. Григорович в своих рассказах о Париже любил распространяться о тех миллионных богатствах, что сосредоточивались на день, на два в Отеле Друо с тем, чтобы затем разбрестись по “кабинетам” коллекционеров и по музеям всего света. Побывав несколько раз в этом святилище Меркурия, я мог удостовериться, что эти рассказы Дмитрия Васильевича не противоречили истине в угоду его краснобайству. И вот в дни гонкуровского аукциона знаменитое учреждение как-то совсем преобразилось. Оно потеряло свой грубо меркантильный характер, родственный нашим “толкучкам” в Александровском рынке, и приняло какой-то праздничный и даже элегантный вид. Под ожидавшуюся всеми распродажу были отданы два зала, причем была снята разделявшая их перегородка, на кафедре же аукционного commissaire priseur'a3 восседала с особой чисто монденной торжественностью одна из популярных парижских фигур (une figure bien parisienne)—красавец-бородач Maitre Duchesne. И до чего же остроглазые его помощники виртуозно “подхватывали” (attrappaient au vol) предлагаемые цены и зорко следили за всякими еле заметными кивками и иными условными знаками обычных покупателей. Во время хода торгов мэтр Дюшен имел какой-то вдохновенный вид, который уже сам по себе электризировал собравшуюся публику! Еще задолго до начала каждой сессии (а их было чуть ли не шесть) зала наполнялась до отказа, но, кроме обычных посетителей аукционов, на сей раз большинство публики составляли персоны, которых привычным было встречать на самых элегантных вернисажах, на скаковых ристалищах и которые точно по какому-то приказу в известные дни собирались больше для того, чтобы себя показать, нежели для того, чтобы чем-то полюбоваться. Заранее было известно, что распродажа будет сенсационной и что цены достигнут баснословной высоты. Те же расфуфыренные дамы и те же господа, точно сошедшие с модных картинок, которые собирались в течение нескольких дней до аукциона на “партикулярных” выставках, теперь пожаловали в таком количестве, что становилось страшно, как бы кого не задавили. Высоко же над всем этим надушенным “мондом” восседали, взобравшись на что попало — на скамьи, на подоконники, на шкафы, менее декоративные фигуры — всякие “подонки” (bas-fonds): апаши, ночлежники, пришедшие поглядеть, как ненавистные “кровопийцы”-плутократы и разжиревшие “буржуи” станут швырять деньгами на удовлетворение своих прихотей.
Захотелось и княгиням помериться на этом состязании богатых людей, показать, что и в России еще имеются de vrais boyards4, однако в последний момент князь, Вячеслав Николаевич, прослышав у себя в клубе, что цены будут вздутые, что под всем этим будет твориться “форменный ажиотаж”, князь, сначала было милостиво предоставивший супруге весьма крупную сумму, внезапно затем затянул шнуры своего кошелька и объявил, что он ассигнует не более 10 000 франков. Что можно было на такие “гроши” получить на такой распродаже? А тут еще Мария Клавдиевна возымела намерение не целиком эту сумму употребить, как я того желал, на приобретение рисунков для нашего собрания, а значительную часть ее истратить на разные витринные безделушки и на фарфор. На “мою” же долю оставалось всего около четырех или пяти тысяч! Тем не менее, я наметил себе к приобретению несколько рисунков более скромного порядка и среди них я рассчитывал, что мне тысячи за полторы достанется особенно мной облюбованная необычайно “сочная” сангина Шардена “L'homme a 1а boule”5. Не тут-то было! Явившись на аукцион задолго до открытия торгов, я отвоевал себе “сидячее” место в первых рядах и, дрожа от волнения, готовился вступить в бой, опасаясь только одного, как бы от смущения мне не прозевать очереди, когда нужно будет сцепиться очами с “крикунами”. Но приготовления эти оказались тщетными. Все, что я себе наметил, превзошло, в смысле цены, мои самые высокие предположения, и я отсидел все дни распродажи (15 — 17 апреля 1897 г.) без того, чтобы мне удалось приобрести что-либо, кроме одной акварели Гаварни — “Thomas Virelocque”, пошедшей сравнительно дешево. Погнался я и за Шарденом, но, дойдя до двух тысяч франков, отстал, рисунок же пошел за две тысячи двести и был приобретен Лувром. Особенное же возбуждение в публике проявилось из-за цен нескольких (дивных!) рисунков головок Ватто, гуашей Бодуена “L'epouse indiscrete”6 и рисунков большого формата Моро-младшего “Revue dans la plaine de Sablons”7. Бодуен “сделал” 25 000, Моро 29 000! В обоих последних случаях присутствующие апаши стали улюлюкать, ухать и галдеть довольно угрожающим образом. Такие цены за какие-то “лоскутки бумаги” были тогда делом непривычным. Да, впрочем, если бы перевести эти суммы на нынешнюю стоимость денег, то они и сейчас показались бы рекордными!
1 Гонкуры Жюль (1830 — 1870) и Эдмон (1822 — 1896) — коллекционеры, собиравшие произведения французского искусства XVIII в. Аукцион по продаже коллекции Гонкуров состоялся в 1896 г. после смерти Эдмона.
2 Чисто парижское событие (французский).
3 Оценщика (французский).
4 Настоящие бояре (французский).
5 Человек с шаром (французский).
6 “Нескромная супруга” (французский).
7 “Смотр войскам на Саблонской равнине” (французский).
Следующая глава
1-2
 Парад при Павле I. 1907 г. |  Парад при Павле I. 1907 г. |  В игорном доме. 1910 г. |