1-2-3
Леон Фредерик в те годы занимал очень невзрачную, чисто рабочую мастерскую, в которой не было ничего такого, что можно было тогда встретить в мастерских, других видных художников. Ни малейшей заботы о декоративности или об изящности. Сразу чувствовалось, что здесь живет фанатик своего дела скорее аскетического склада. На стенах висели в беспорядке этюды, по низу стен были прислонены части уже известного мне по репродукциям фриза, состоящего из разнообразных типов крестьян и рабочих Бельгии, а на двух мольбертах были водружены более крупные полотна, над которыми художник еще работал. Одна нас трех особенно пленила. “Водопад”, в которой представлены бесчисленные, совершенно нагие работники обоего пола, резвящиеся среди брызг и потоков скатывающейся по камням воды; все это залито солнцем, проникающим сквозь весеннюю листву.
Я очень хотел, чтобы картина такой значительности вошла в состав того музея, о котором я продолжал мечтать, но Мария Клавдиевна по-прежнему упорствовала в своем решении ограничиваться лишь собиранием акварелей и рисунков, да и формат “Водопада” ее испугал. Это не помешало тому, что все же она тут же приобрела одно весьма значительное произведение Фредерика. Формально оно вполне подходило для нашего собрания, а именно, то была серия композиций, правда, в совокупности занимающая еще большее пространство, нежели “Водопад”, но состоявшая из одних рисунков углем на бумаге. Это был тот, затеянный (несколько лет до того) грандиозный по вложенному в него труду “памятник”, который художник пожелал посвятить двум основам человеческого благополучия — льну и хлебу. В двадцати композициях, в которых самый неприкрашенный реализм чудесно сочетается с монументальным стилем, он представил, как сеют и собирают лен, как превращают его в полотно и в одежду, а также как сеют, жнут, молотят, месят пшеницу и как из теста пекут хлеб. Лично Л. Фредерик своей застенчивостью и скромностью сразу завоевал симпатию обеих княгинь, а от картонов “Льна” и “Хлеба” они пришли в такой восторг, что тут же убедили художника обе серии продать. К ним Фредерик присовокупил картон большого формата (приблизительно 1 м. 50 высоты), изображающий аллегорию “Плодородия” и, кроме того, тронутый таким, редко ему дававшимся, успехом, он подарил Марии Клавдиевне очаровательную композицию (тоже рисунок углем на желтоватой бумаге), изображающую девочек на лугу, занятых плетением венков. (Этот рисунок мне удалось в 1903 г. приобрести на распродаже тенишевской коллекции. К сожалению я не мог его взять с собой, когда покинул Петербург.) Расстались мы с Леоном Фредериком довольные друг другом. Мария Клавдиевна так увлеклась, что оставила за собой и “Водопад”, но благоразумие Киту взяло затем верх: “Зачем нам тогопиться,— картавила она,— ведь эти вещи у него не уйдут, а на пегвых порах он и так будет хогошо представлен”. Мне же этот невзрачный белокурый, невысокий человек, совсем простой в своих манерах, скорее стесняющийся, поглощенный своим творчеством, оказался очень по душе, и я собирался оставаться с ним в контакте, однако уже более с ним не встречался. Сейчас я даже (не справляясь в книгах) не знаю, жив ли он1 или нет. (1899 год был его триумфом в Париже, Люксембургский музей приобрел его замечательную картину “Le Travail” (“Труд” (французский), и многие годы после того и пока музей оставался в своем старом помещении, оправдывавшем его наименование, этот триптих висел там на самом почетном месте, но когда коллекции музея были, бог знает почему, перенесены в павильон Jeu de pomme (Жё до пом (французский) — здание для игры в мяч в Тюильри) и размещены согласно новым вкусовым директивам, то триптих Фредерика был разрознен, и оставлена для ознакомления публики только одна из его створок, а затем произошла еще одна “чистка”: из музея европейского искусства —-бывший Люксембург превратился в музей одного только французского импрессионизма и всяких “крайних” направлений, а все иностранные картины отставлены в “запас”.)
В общем, наша нидерландская экскурсия сошла удачно. Все, что было намечено для обзора,— музеи, церкви, городские ансамбли, было хоть и бегло, но все же довольно обстоятельно осмотрено. Я был душевно благодарен княгине за все испытанные радости. И однако именно во время этого путешествия наметилась та “неувязка”, которая уже через несколько месяцев привела к расторжению нашей дружбы и даже к полному разрыву. Едва ли я смог бы в точности объяснить, что именно послужило причиной такого разлада, но, пожалуй, настоящую причину следует искать в том, что при некоторой incompatibilitе de caractеres2 мы за эти дни путешествия просто несколько друг другу надоели. Мы слишком много и слишком подолгу виделись и общались... При этом, разумеется, не обходилось и без маленьких, совсем маленьких, но все же не совсем приятных столкновений, которые я, при своей обостренной “щепетильности”, переносил довольно болезненно и которые, накапливаясь, постепенно образовывали в душе довольно горький осадок. Некоторую роль тут играло и то, что княгиня Мария Клавдиевна, вообще большим тактом не обладавшая, слишком настаивала на том, что она знала меня “мальчишкой”, что она мне годится не то в матери, не то в тетушки, а потому может себе позволить то или иное замечание или подшучивание — всегда, впрочем, очень благодушное. Во мне же оставалось в те годы немало какой-то глупейшей амбиции. Я всерьез принимал свою роль “директора” (только создававшегося, но далеко еще не созданного) музея и испытывал род гордости оттого, что поучал таких уже немолодых дам, и собирался еще более их подчинить своему художественному авторитету. Возможно, что вследствие всей такой психологии я был способен задеть обостренное самолюбие кн. Тенишевой, а тем, что я иногда искал себе союзницу в лице кн. Четвертинской, я только эту последнюю шокировал, заставлял ее видеть во мне если не прямого какого-то интригана, то все же человека, не преданного безоговорочно той, в ком она души не чаяла и о славе которой она была непрерывно озабочена. Атмосфера наших отношений за те дни, которые мы провели, не расставаясь ни на час, сгустилась до чего-то весьма нудного и трудно выносимого. Во мне все более стало обозначаться желание как-то освободиться от своей материальной зависимости и встать с княгинями на равную ногу. И как раз через несколько дней после конца нашего путешествия произошло то бесконечно печальное событие, которое мне дало возможность осуществить такое освобождение. То была кончина обожаемого мной отца — и получение небольшого наследства. Я воспользовался этим, чтобы подать в отставку, что было не без основания принято княгинями за своего рода измену и что положило между нами пропасть, через которую так и не было переброшено затем мостов.
1 Л. А. М- Фредерик умер в 1940 г.
2 Несходстве характеров (французский).
Следующая глава
1-2-3
 Латона и ликийские земледельцы (Гиллис Конинкслоо) |  Рыбная ловля (Давид Винкбоонс) |  Le Brelan (Калло) |