| Париж. 31 декабря 1925 г. |
Милый и дорогой Федор Федорович, пишу Вам в самый Silvesterabend1. Всего два часа осталось до нового года, который мы встретим в самой интимной обстановке, ибо пришлось отказаться от мысли устроить встречу с друзьями ввиду отсутствия поздних поездов отсюда. Да оно и лучше — Анна Карловна не утомится, и авось это будет предзнаменованием для всего года, а то она у меня, бедненькая, совсем растрепалась из-за постоянных гостей и приемов. Выпьем бутылочку Vauvray-mousseux2, закусим пирожным, орехами и апельсинами, да и в постельку. Татан уже водворен. Это обошлось не без сопротивления, так как он слишком увлекся своей зоологией. Будем пить и за наших далеких, но все же сколь близких сердцу друзей. Желаем Вам и Тасеньке всех благ, а главное, спокойствия душевного и здоровья. Себе я пожелаю оказаться в близком будущем дома — но, увы, не знаю, насколько это пожелание теперь осуществимо. Мою пьесу опять отложили на некоторое время, а в глубине души я сомневаюсь, чтоб она прошла раньше мая. Уезжать же до спектакля, бросив на полдороге все, на что положено столько усилий и выдумки, слишком обидно и на это у меня не хватит куражу. (Мужества (французский). Тем более, что мой верный и чудесный помощник Кока теперь отсутствует и не на кого положиться. Кока в Милане ставит “Хованщину” в Скале и вернется оттуда не ранее весны.3) Вообще же сердце у меня продолжает разрываться между здешним и всем тем, что является делом жизни на родине. Нечего говорить, жить здесь удобнее, но туда меня тянет все то, что там осталось, и на первом месте Эрмитаж...
Месяца два с половиной тому назад я Вам написал длинное письмо с толковым ответом на все Ваши вопросы, но увы, не удосужился дописать его и теперь уже, правда, не знаю, стоит ли его дописывать. Лучше приведу из него некоторые выдержки. Со всем в общих чертах я согласен. Но, во-первых, все же я прошу Вас, дорогой, не откладывая, предпринять шаги к возвращению парного Герена (это сущее варварство, что они разъединены), а затем должен Вас хорошенько пробрать за Ваши “удаления”. Что Вы удалили “моих любимцев” из той комнаты, в которой я их развесил, — вероятно, случилось по необходимости, и разумеется, раз в нее въехал Делакруа, то там не могли оставаться Фламенг и даже Жером. Но совсем их изымать все же не годится, и им надо найти место — непременно всей этой компании. Пусть это будет закута, но пусть таковая будет. Как ни верти, а они рисуют свою эпоху и ее вкусы (точно так же как le douanier4 Rousseau или Marie Laurencin свои эпохи и их вкусы), а к тому же технически они означают весьма многое. Я при этом более, чем когда-либо, убежден, что время их реабилитации (не столько Фламенга — ему придется подождать, — но Жерома и т. п. “из Кушелевки”) близко.
Ужасно огорчает меня отправка в Москву пейзажа Буше (от Оливов) — это, если не считать “Омфалы”, был “лучший кусок живописи” мастера в нашем собрании. И почему потребовалось отдать один из двух портретов Делароша или “Девушку у окна” Дроллинга? Так было бы полезно и поучительно подобрать у нас “иностранных Венециановых”. А “Мадонну” Прюдона, разумеется, нечего жалеть. А чем же увенчалась поездка Джемса Альфредовича за импрессионистами? Я убежден, что москвичи и на сей раз остались верными себе и “надули”. Но в таком случае необходимо revenir a la charge5. A что сталось с огромной картиной г-жи Mongez “Орфей в аду” из Английского дворца? Нужно предпринять какие-либо меры к ее спасению. Это отличный образчик классического стиля, которому место в музее. Но вот — куда ее пристроить? Или ее и предложить Москве вместо Герена? Подумайте об этом, а главное, наведите справки, где она сейчас и в каком она состоянии. Я ее видел последний раз накрученной на валу в Петергофском большом дворце …
Кончаю выдержки. И по этим образцам можете судить, что письмо в целом устарело, а посему не стоит тратить время на его дальнейшую переписку. Да и у меня такое чувство, что издали вообще никак не наладить тесное сотрудничество. Вот причина и тому, что я так ужасно поступил в отношении двух наших самых милых, самых ревностных коллег, Лидии Николаевны и Жанетты Андреевны6, написавших мне из первых по длинному и весьма толковому письму и так и не получивших на них ответов. Мне так совестно перед ними, что я даже не решаюсь им писать. При случае скажите им это, а в частности Жанетте Андреевне скажите, что я в свое время вполне оценил все ее планы расстановки скульптуры (из Концертного зала ничего не вышло!), но теперь, быть может, и такое одобрение окажется уже запоздавшим. Впрочем, я все же при первой передышке (да вот передышки у меня здесь и нет!! это подтвердит и Надежда Евсеевна, видевшая мои здешние нервы и припадки отчаяния) я все же им напишу. А пока бью челом, бью и бью, полный душевного раскаяния и стыда. Это скажите им, умоляю.
Ну, а как вообще? Еще не забыли меня? Иногда мне кажется, что я уже совершенно для Вас отмер и что мое возвращение может оказаться прямо-таки “бестактностью”… Не знаю также, найду ли я себе применение на родине в других областях — например, в книге. Сейчас я здесь собираюсь принять заказ на иллюстрацию для одного очень роскошного издания Анри де Ренье. Но у нас ведь требуют совсем иного и такого, чего я “не умею”. Подумайте об этом и найдите минуточку написать. Хотелось бы и заняться снова “красивыми книгами”. Но увы, все это представляется сейчас столь несвоевременным. И в частности, едва ли удалось бы теперь возобновить мою Историю живописи. Не хватило бы ни средств, ни сил … Но можно было бы сделать что-либо в том же роде поскромнее и доступнее. Можно ли?
Пора кончать. Я уже слышу, как в соседней столовой хозяйки начинают накрывать на стол. Что год грядущий нам готовит? Еще раз желаю Вам от всего сердца самых великих и подлинных благ. Обнимаю Вас, дорогой друг, обнимаю и Тасеньку. Пишите, умоляю. Мне совершенно необходимо ощущать мою связь с тем миром, который мне так дорог, и в частности с Вами, кого я так люблю и так уважаю.
Любящий Вас Александр Бенуа
1 Вечер св. Сильвестра (немецкий), традиционное название Нового года.
2 Название марки вина (французский).
3 Примечание автора.
4 Таможенник (французский).
5 Возобновить натиск (французский).
6 Лидия Николаевна Углова и Жанетта Андреевна Мацулевич, сотрудницы Эрмитажа.
 Мадонна со святыми (Джованни Белинни) |  Моление о чаше (Джованни Беллини) |  Преображение (Джованни Белинни) |