1-2-3-4-5-6
Окончательный подсчет коллекции показал, что старинных вещей мало (среди них, кроме упомянутого Гауденцио, нашлось шестьдесят сангин — contre epreves1 Бушардона, один рисунок Буше религиозного характера, одна батальная сцена “недостаточно хорошая для Ватто, но слишком хорошая для Парроселя”, кое-что еще. Лучше был представлен, но тоже очень случайными примерами, без всякой системы, XIX век. Особенно было приятно найти отличную акварель с восточным сюжетом А. Декана, несколько хороших Джиганти, Корроди, Вианелли, целую серию акварелей Гильдебрандта (по мнению обеих княгинь именно эти тридцать акварелей составляли главные pieces de resistance2). Наконец, среди старинных русских художников для меня настоящей радостью было найти рисунки тушью нашего раннего реалиста Щедровского, явившиеся как бы в pendant3 к серии “Cris de Paris”4 Бушардона, а также рисунки и акварели Брюллова, А. Орловского, Егорова, Кипренского. Многое не было подписано, и пришлось авторство устанавливать посредством сравнений и других справок; большую помощь мне при этом оказал как мой отец, так и отец моего друга Кости — маститый историк русского искусства Андрей Иванович Сомов, сам обладавший весьма значительным собранием рисунков и акварелей.
Когда разбор коллекции был окончен и когда “безусловный хлам” был выделен и отложен в особый сундук, то я принялся за подробную опись, на что у меня уходило несколько часов в день. Одновременно за работой у меня назревали планы на будущие времена. Я мечтал, исходя из данного зерна, создать настоящий и богатейший музей, посвященный как русской, так и иностранной акварели — род добавления к Эрмитажу и музею Александра III. Я вступил в переписку с обеими, княгинями, надолго застрявшими в Париже. Несомненно, в этих письмах многое выдавало мою неопытность и то известное, “все еще юношеское” простодушие, но намерения были наилучшие, и кое-что мне все же в дальнейшем, благодаря именно моей “вере в наивность”, удалось достичь. По желанию княгини Тенишевой я отдал все, что было мною “откопано” и что подлежало присовокуплению к коллекции, переплетному мастеру для вставления всех рисунков и акварелей в однообразный “мундир” — в белое паспарту, однако я скорбел о том, что при этом могли исчезнуть те старинные, иногда очень изящные, монтюры, которыми люди XVIII и первой половины XIX в. любили окружать особенно рисунки. Поэтому переплетчику был дан наказ эти монтюры (шокировавшие вкус княгини) сохранять и прятать под бристолем.
К занятию Тенишевским собранием вскоре прибавилось другое дело,— а именно, брат Леонтий затеял составление толкового словаря русских архитекторов, который он задумал издать на свой счет и подготовительную работу к которому он поручил мне. К сожалению, эта затея, за которую я принялся сначала с большим рвением, постепенно стала тормозиться вследствие невозможности отдавать ему много времени. Надо сказать, что денежное вознаграждение было только обещано вперед и оно никогда не было толком обусловлено. По существу же составление словаря меня интересовало, но только — насколько я был увлечен биографиями наших чудесных зодчих XVIII и первой половины XIX вв., настолько было скучно и нудно собирать сведения о всех тех, кто в моих глазах не заслуживал ни малейшего внимания...
К осени моя работа заглохла и главным образом потому, что сам Леонтий совершенно охладел к своей затее.
Менее всего за время от нашего возвращения из заграничного путешествия и до переезда на дачу мне удавалось заниматься личным художеством. Я успел за эти месяцы только разработать некоторые из привезенных с собой этюдов. Главным образом мне хотелось запечатлевать в акварелях значительных размеров то незабываемое впечатление, что произвел на меня Лимбургский собор. Я сделал по крайней мере четыре варианта этой “картины”, и однако, мне так и не удалось передать самое настроение, вызываемое этим памятником и всем его окружением. Мучился я и с технической стороной, пытаясь то так, то сяк превозмочь свое неумение найти какую-либо манеру (теперь бы мы сказали “трюк”), чтобы маскировать это неумение. При этом сказывалась не только неопытность, но и всякие мои природные дефекты, побороть которые (да и то не вполне) удалось лишь гораздо позже посредством долгой и упорной борьбы с ними. То были нетерпеливость, неряшливость, быстрое утомление и вызываемое им разочарование и т. д. Меня мучило сознание, что я не обладал ни выправкой, ни вкусом моего отца и моих двух братьев. Лишь много позже, посредством упорной борьбы я “научился своему ремеслу”, одолел его, смог им распоряжаться свободно...
1 Оттисков с сангин (французский).
2 Лакомые кусочки (французский).
3 Под пару (французский).
4 “Крики Парижа” (французский).
Следующая глава
1-2-3-4-5-6
 Братья Иосифа приносят его одежду отцу (Веласкес) |  Снег в Версале. 1911 г. |  Ориенбаум. Японский сад. 1901 г. |