Дорогой Алексей Максимович,
Письмо с аналогичным содержанием я собирался отправить Вам в Крым, но не послал его, узнав, что Вы едете сюда. Теперь Вы здесь, и я мог бы побеседовать с Вами лично, но я все же прибегаю к письменной форме, т. к. она позволяет более толково высказать некоторые вещи.
Вы от Гржебина уже знаете, что я вышел из “Новой жизни”. Последним и решающим побуждением был натиск моих друзей, настаивавших на том, чтоб я ушел из “большевистского органа”, чуть ли не с первого дня моего в нем выступления. Долгое время я им сопротивлялся, но после того, что они избрали более хитрый и действительный ход (о котором распространяться я не желаю), я был вынужден уступить, не будучи в силах доставлять страдания тем людям, которых я люблю больше всего на свете. Сделав, однако, это признание, я должен для полноты правды прибавить, что помимо друзей и вне вопроса о столь незаслуженной одиозности “Новой жизни” я бы все равно не мог оставаться в ней просто потому, что сам стал себя чувствовать в ней чужим и лишним. Ведь я “органически аполитичен” и ни в какие политические системы не верую. Между тем “Новая жизнь” есть орган по преимуществу политический и партийный.
В дни весны русской революции это мое расхождение с общим направлением “Новой жизни” представлялось мне не столь верным. Я пошел к Вам в газету, считая, что я буду в ней с людьми, свободно заступающимися за правду и лично вовсе не заинтересованными. Такие люди среди сотрудников “Новой жизни” действительно имеются, и Вы первый такой. Но, в общем, физиономия газеты за три месяца ее существования определилась иначе, и сейчас уже ясно, что мера злобы, ненависти и мести в ней одинаковые, как повсюду. …
Соблазняла меня вступить в “Новую жизнь” главным образом возможность высказывания по вопросу о мире. А между тем разве возможно сейчас говорить о мире так, как я это понимаю, т. е. о мире в безусловном его смысле? Ведь, на самом деле, самый вопрос о мире получил теперь значение чисто военно-партийное, он, о горе, приобрел характер какого-то “яблока раздора” (это мир-то!). И опять-таки нужно сознаться, что в этом смысле “Новая жизнь” не менее повинна, нежели другие газеты, ибо она стала пользоваться пропагандой мира для целей своей партийной тактики, а по существу столбцы ее исполнены тем же духом распри! Уже с середины лета я понял, что я не вправе вносить диссонанс своего абсолютного миролюбия в хор воинствующих за своих богов людей, и постепенно я убедился, что по долгу перед самим собой мне необходимо отойти в сторону. Помянутый выше “натиск друзей” нашел уже это решение вполне созревшим и в сущности только осложнил дело.
Кончая письмо, я не хочу от Вас скрыть, что мне было бы бесконечно больно разойтись с Вами лично по мотиву чисто общественного характера. Однако, я надеюсь, что Ваше сердце, которое мне так знакомо по Вашим книгам, не ошибется в оценке моего поступка. Мне было бы тяжело потерять с Вами связь и потому, что именно в Вас я продолжаю видеть того человека, который еще скажет (отделившись от всякой суеты, от всей “общественной военщины”) подлинные абсолютные слова любви. Именно Вы в качестве чистого художника можете оказаться истинным целителем погибающего, одичавшего в ненависти человечества. А мы с Вами, наверное, любим (каждый по-своему) это человечество больше, чем все расходившиеся болтуны и обезумевшие в страхе обыватели.
Всегда готов и рад Вас видеть, дорогой Алексей Максимович, но само свидание не прошу, ибо не знаю, как Вы отнеслись к моей “отставке”. Во всяком же случае знайте, что душевно я с Вами.
Александр Бенуа
 Из мира фантастичного. 1905 г. |  Вечерний дождь. 1904 г. |  Пылкий казак и дама его сердца. 1904 г. |